Интервью Валентины Череватенко для проекта “ОНК в лицах”.
Опыт общественного контроля:
Член ОНК Ростовской области 3-х созывов (с 2008 по 2016 год), правозащитница, председатель российской НКО «Женщины Дона».
Суперспособность: человечность.
— Вы являетесь одним из ветеранов правозащитного движения в России, что привело вас в ОНК? Сколько созывов вы проработали?
— На самом деле я была очень далека от этой темы: места лишения свободы не были сферой моего внимания и влияния. Но однажды Любовь Васильевна Волкова и Валерий Васильевич Борщев (один из разработчиков закона об ОНК, председатель ОНК г. Москвы) обратились ко мне с предложением войти в первый состав ОНК Ростовской области именно потому, что они знали меня и нашу организацию. Для них было важно, чтобы в состав Комиссии вошли люди, имеющие опыт работы в области защиты прав человека.
По их предложению, я оказалась на встрече с Владимиром Лукиным, который на тот момент являлся уполномоченным по правам человека Российской Федерации, где они с Валерием Васильевичем говорили об этом новом институте. Вернувшись, я обсудила это с коллегами, и мы решили выдвинуть в состав ОНК еще несколько человек от нашей организации. В основном это были психологи. Я была в составе ОНК первых трёх созывов.
— Как вы можете охарактеризовать состав ОНК Ростовской области? Какую роль в нем выполняли вы?
— На мой взгляд, первый созыв ОНК был достаточно сильным. Нельзя сказать, что в его состав вошли только правозащитники, но это были в большинстве своем люди с внутренним содержанием и стержнем.
За пост председателя ОНК первого созыва была очень серьёзная и жёсткая борьба. Тайной стороной в этой игре выступала администрация Ростовской области, для которой было важно, чтобы ОНК руководил лояльный человек. Именно такой и был избран.
— Расскажите о своей деятельности в ОНК. Каким вам вспоминается это время? Каковы были взаимоотношения внутри команды?
— Для меня, как для правозащитницы, это было естественное поле деятельности, а вот моя коллега-психолог, которая совершенно другими вопросами занималась и вошла вместе со мной в первый созыв, вспоминала это время как что-то действительно важное: «Это — настоящая жизнь!», — вспоминает она до сих пор.
Нас в ОНК нельзя было назвать единомышленниками. Мы много спорили… Мы все были разные, но при этом пытались находить общий язык. Много ездили и многое меняли.
Иногда мы схлестывались с председателем, например, когда перед встречей с осужденным он настаивал, чтобы мы сначала открыли его дело и посмотрели, кто он? Какое преступление совершил?
Для меня же всегда важен был человек, и не мое дело судить его. Раз он сюда направлен, значит государство и общество хотели, чтобы он изменился, а если ситуация вокруг не будет этому способствовать, тогда в общество вернется такой же преступник, а может еще и хуже, чем был раньше.
Один из моих коллег, членов ОНК по Ростовской области, бывший сотрудник ФСИН, руководил фондом помощи освободившимся из мест лишения свободы. Мы с ним очень тесно работали. Он действительно хорошо знал систему изнутри и реально помогал как тем, кто находился в местах лишения свободы, так и тем, кто освобождался. Например, мы с ним заходили на кухню, и он говорил, откуда лучше начинать осмотр, на что обратить внимание. Это была хорошая школа.
— Как сотрудники колоний относились к вашему приходу?
— Поначалу очень настороженно. Они не понимали, чего от нас ждать. Но никакого противостояния на тот момент я не встречала. Мы всегда объясняли, что открытость и честное выполнение своих обязанностей создает позитивный образ самой службы и сотрудников, а мы только помогаем им в достижении этой цели.
Важно, что мы говорили не только о людях, которые там содержатся, но и о тех, кто там работает. Взять хотя бы туалеты в некоторых изоляторах временного содержания: и для задержанных, и для сотрудников были одинаковые условия. То есть никаких условий!
Были колонии с плесенью и «шубами» на стенах, но за первый же год было много изменений. Например, в ИВС моего родного города ситуация изменилась коренным образом. Все было сбито, переделано. Все менялось на наших глазах.
— Поначалу очень настороженно. Они не понимали, чего от нас ждать. Но никакого противостояния на тот момент я не встречала. Мы всегда объясняли, что открытость и честное выполнение своих обязанностей создает позитивный образ самой службы и сотрудников, а мы только помогаем им в достижении этой цели.
Важно, что мы говорили не только о людях, которые там содержатся, но и о тех, кто там работает. Взять хотя бы туалеты в некоторых изоляторах временного содержания: и для задержанных, и для сотрудников были одинаковые условия. То есть никаких условий!
Были колонии с плесенью и «шубами» на стенах, но за первый же год было много изменений. Например, в ИВС моего родного города ситуация изменилась коренным образом. Все было сбито, переделано. Все менялось на наших глазах.
— Начиная с 1995 года война и мир — это ваша тема. Пригодилась ли ваша многолетняя миротворческая деятельность в работе члена ОНК?
— Безусловно, умение вести диалог помогало, особенно в тех случаях, когда нас пытались убрать как помеху или дискредитировать. Однажды, ко мне обратилась жена осужденного с жалобой, что её мужа перевели из одной колонии в другую, при этом не выдав одежды, постельного белья и других необходимых вещей. Мы прибыли в колонию и пригласили мужчину для беседы.
На тот момент я уже понимала, что приём с этапа проходит шаг за шагом по определённой схеме, процедура за процедурой. Интуиция подсказала мне, что здесь что-то не так. И тут мне приходит в голову задать ему вопрос, как он там оказался? Из его сбивчивого ответа я поняла, что он не проходил через карантин и попал сразу в отряд какими-то другими путями. Как выяснилось позже, одет он был в чужую одежду. Весь этот разговор проходил в присутствии заместителя начальника колонии.
— Безусловно, умение вести диалог помогало, особенно в тех случаях, когда нас пытались убрать как помеху или дискредитировать. Однажды, ко мне обратилась жена осужденного с жалобой, что её мужа перевели из одной колонии в другую, при этом не выдав одежды, постельного белья и других необходимых вещей. Мы прибыли в колонию и пригласили мужчину для беседы.
На тот момент я уже понимала, что приём с этапа проходит шаг за шагом по определённой схеме, процедура за процедурой. Интуиция подсказала мне, что здесь что-то не так. И тут мне приходит в голову задать ему вопрос, как он там оказался? Из его сбивчивого ответа я поняла, что он не проходил через карантин и попал сразу в отряд какими-то другими путями. Как выяснилось позже, одет он был в чужую одежду. Весь этот разговор проходил в присутствии заместителя начальника колонии.
И вот через некоторое время от осужденного появилось заявление, что во время беседы я склоняла его к подготовке бунтов, даже не конкретно в этой колонии, а, ни много не мало, в колониях всей страны. Это серьезное правонарушение, и оно грозило мне не только исключением из ОНК.
Мы с коллегами тут же поехали в колонию и попросили показать нам журнал подачи жалоб и писем отправки. Никто не ожидал, что мы предпримем такой шаг, так как его заявления в журнале не оказалось. Мы это зафиксировали. Позже в учреждении появился новый журнал, и первым номером было зарегистрировано заявление того самого осужденного.
По факту о клевете состоялся суд. Заместитель начальника колонии, который присутствовал при встрече, сказал, что все время находился в помещении и если и выходил, то только на пару минут. Естественно, за такое короткое время я не могла никого ни к чему склонить. Сам осужденный позже признался, что написал свое заявление под диктовку. Дело было закрыто.
По факту о клевете состоялся суд. Заместитель начальника колонии, который присутствовал при встрече, сказал, что все время находился в помещении и если и выходил, то только на пару минут. Естественно, за такое короткое время я не могла никого ни к чему склонить. Сам осужденный позже признался, что написал свое заявление под диктовку. Дело было закрыто.
— Как этот инцидент повлиял на вашу дальнейшую работу?
— Я бы не сказала, что у меня опустились руки, но само случившееся надолго выбило меня из колеи, а самое главное отрезвило. Мы находились в какой-то эйфории оттого, что у нас всё получается и удается многое менять.
После этой истории мне захотелось оградить себя от подобного: я стала полностью выворачивать карманы на осмотре, тщательно проверяла, чтобы на мне все было застегнуто… Ситуация, которая со мной произошла, была достаточно серьезной, поэтому я поняла насколько важно уметь защищать не только осужденных, но и себя.
— Я бы не сказала, что у меня опустились руки, но само случившееся надолго выбило меня из колеи, а самое главное отрезвило. Мы находились в какой-то эйфории оттого, что у нас всё получается и удается многое менять.
После этой истории мне захотелось оградить себя от подобного: я стала полностью выворачивать карманы на осмотре, тщательно проверяла, чтобы на мне все было застегнуто… Ситуация, которая со мной произошла, была достаточно серьезной, поэтому я поняла насколько важно уметь защищать не только осужденных, но и себя.
— В самые сложные времена вы работали в горячих точках в Дагестане, Ингушетии, Чечне и Северной Осетии. Места заключения тоже находятся в зоне риска. Согласны ли вы с тем, что это не женская работа?
— Я точно знаю, что фраза «у войны не женское лицо» — это не про то, что это занятие не для женщин, а про то, что оскал любого вооруженного конфликта не женского рода. Для меня совершенно очевидно, что как погоны на плечах, как две руки, — мужчина и женщина наравне отвечают за жизнь общества, за жизнь страны, за то как будут жить наши дети и внуки.
— Я точно знаю, что фраза «у войны не женское лицо» — это не про то, что это занятие не для женщин, а про то, что оскал любого вооруженного конфликта не женского рода. Для меня совершенно очевидно, что как погоны на плечах, как две руки, — мужчина и женщина наравне отвечают за жизнь общества, за жизнь страны, за то как будут жить наши дети и внуки.
— В 2016 году вы посетили в СИЗО Надежду Савченко и подарили ей букет цветов. Это послужило поводом для нападок на вас в СМИ. Вы понимали тогда, что этот поступок может быть воспринят неоднозначно. Почему вы это сделали?
— Ко мне обратились из аппарата Совета по правам человека при президенте. По мнению коллег, было бы правильно чтобы члены ОНК посетили Надежду и убедили её бросить голодовку. Я позвонила своему коллеге, спросила готов ли он пойти туда со мной?
Одновременно нас туда приехало четыре человека: я, мой коллега, которого я попросила быть вторым во время посещения, а также ещё двое членов ОНК, священнослужитель и молодая женщина. Надо понимать, что у двух этих пар, по сути, были разные цели.
— Ко мне обратились из аппарата Совета по правам человека при президенте. По мнению коллег, было бы правильно чтобы члены ОНК посетили Надежду и убедили её бросить голодовку. Я позвонила своему коллеге, спросила готов ли он пойти туда со мной?
Одновременно нас туда приехало четыре человека: я, мой коллега, которого я попросила быть вторым во время посещения, а также ещё двое членов ОНК, священнослужитель и молодая женщина. Надо понимать, что у двух этих пар, по сути, были разные цели.
Надежда уже тогда показала свой характер, и могла просто отказаться разговаривать с нами. Мы приняли решение, что служитель церкви зайдет к ней первым. Увидев его, Надежда произнесла: «Отпевать пришли? Рано!». Он о чем-то с ней пытался поговорить, но быстро вышел. Потом зашли мы, и Надежда почему-то начала со мной разговаривать.
Поскольку она держала голодовку, то мы спрашивали ее о том, что ей нужно принести, чем помочь. Уходя, я спросила, можем ли мы прийти к ней еще? Она ответила, что будет рада. Мы попрощались.
Это было то ли 5, то ли 6 марта, а 8 числа у моей мамы День рождения. И я купила в тот день два букета: один для мамы, второй для Надежды Савченко. Это был просто порыв, желание сделать приятно женщине, оказавшейся в такой сложной ситуации, которая требует много сил и мужества. Тем более что все тогда были озабочены тем, как уговорить Савченко прекратить сухую голодовку.
Когда я пришла в СИЗО уже было много журналистов, и одна моя знакомая сфотографировала меня с цветами. История с букетом получила широкую огласку в СМИ. Уверена, что это был тот самый момент, когда было принято окончательное решение убрать меня из этой сферы.
Это было то ли 5, то ли 6 марта, а 8 числа у моей мамы День рождения. И я купила в тот день два букета: один для мамы, второй для Надежды Савченко. Это был просто порыв, желание сделать приятно женщине, оказавшейся в такой сложной ситуации, которая требует много сил и мужества. Тем более что все тогда были озабочены тем, как уговорить Савченко прекратить сухую голодовку.
Когда я пришла в СИЗО уже было много журналистов, и одна моя знакомая сфотографировала меня с цветами. История с букетом получила широкую огласку в СМИ. Уверена, что это был тот самый момент, когда было принято окончательное решение убрать меня из этой сферы.
— А сейчас, если бы вы знали, какую реакцию вызовет в обществе этот букет, подарили бы его снова?
— Думаю, да.
— Думаю, да.
— Вы являетесь председателем организации под названием «Женщины Дона». Были ли у вас какие-то гендерные приоритеты, когда вы оказывали помощь осужденным? С кем работать сложнее: с мужчинами или женщинами?
— Нет, приоритетов никаких не было, старались помочь всем, кому была нужна помощь. Работать, однозначно, сложнее с женщинами. Там сильнее как-то всё накручено и запутано, и не всегда все зависит лично от неё самой. Чаще всего, история осужденной женщины — это стечение обстоятельств.
Я занимаюсь миротворчеством давно и профессионально и на одной из международных конференций обсуждалась проблема жестокости со стороны женщин во время войн и конфликтов, и экспертами был сделан вывод, что женщины — боевички намного жёстче мужчин. Это сложный феномен. Женщина, загнанная в угол и принявшая решение, намного решительнее и опаснее мужчины.
— Нет, приоритетов никаких не было, старались помочь всем, кому была нужна помощь. Работать, однозначно, сложнее с женщинами. Там сильнее как-то всё накручено и запутано, и не всегда все зависит лично от неё самой. Чаще всего, история осужденной женщины — это стечение обстоятельств.
Я занимаюсь миротворчеством давно и профессионально и на одной из международных конференций обсуждалась проблема жестокости со стороны женщин во время войн и конфликтов, и экспертами был сделан вывод, что женщины — боевички намного жёстче мужчин. Это сложный феномен. Женщина, загнанная в угол и принявшая решение, намного решительнее и опаснее мужчины.
— Андрей Бабушкин в интервью к нашему проекту предлагал ввести награду для наиболее активных членов ОНК. Как вы относитесь к такого рода инициативам? Что ещё можно сделать, чтобы поднять имидж ОНК?
— По моему глубокому убеждению, сейчас в ОНК Ростовской области всё намного сложнее, чем было в первых созывах. И учреждение премии эту ситуацию не исправит. Людей реально занимающихся защитой прав человека с каждым днём всё меньше.
Мне кажется, важно, чтобы к работе в ОНК подключалось больше людей, независимых от системы, которые находят в себе силы и желание помогать людям, оставаться людьми. Их сторонний взгляд очень важен, но я не исключаю, что это могут быть люди, которые ранее работали в системе и хорошо ее знают. Безусловно, нужны юристы, нужны расследователи. Однако, я из тех, кто делает ставку на профилактику преступлений, а не на их фиксацию и наказание.
— По моему глубокому убеждению, сейчас в ОНК Ростовской области всё намного сложнее, чем было в первых созывах. И учреждение премии эту ситуацию не исправит. Людей реально занимающихся защитой прав человека с каждым днём всё меньше.
Мне кажется, важно, чтобы к работе в ОНК подключалось больше людей, независимых от системы, которые находят в себе силы и желание помогать людям, оставаться людьми. Их сторонний взгляд очень важен, но я не исключаю, что это могут быть люди, которые ранее работали в системе и хорошо ее знают. Безусловно, нужны юристы, нужны расследователи. Однако, я из тех, кто делает ставку на профилактику преступлений, а не на их фиксацию и наказание.
— Многие ли из сотрудников ФСИН имеют представление о правах человека? Почему важно заниматься правовым просвещением?
— Иногда складывается впечатление, что в правоохранительную систему идут люди с каким-то «сломанным кодом». Мне не хочется в это верить.
Я потратила бы силы на то, чтобы с ними работать, чтобы показывать и доказать, что система и люди от этой работы только выигрывают, и это наше общее дело, не только правозащитников. При этом важно пропускать знания о правах человека через собственный опыт и возврат к тем ситуациям, где человеку удалось остаться человеком.
— Иногда складывается впечатление, что в правоохранительную систему идут люди с каким-то «сломанным кодом». Мне не хочется в это верить.
Я потратила бы силы на то, чтобы с ними работать, чтобы показывать и доказать, что система и люди от этой работы только выигрывают, и это наше общее дело, не только правозащитников. При этом важно пропускать знания о правах человека через собственный опыт и возврат к тем ситуациям, где человеку удалось остаться человеком.
— Бывших членов ОНК не бывает? Продолжается ли сейчас ваша работа в этом направлении?
— Однажды в пандемию на нашем сайте было оставлено сообщение от молодой женщины с просьбой о помощи. Она написала, что находится в безвыходном положении и ей просто нечем кормить своих маленьких детей. Уже через несколько минут от этого письма я просто бежала по магазину с тележкой и кидала в нее все подряд: хлеб, сахар, масло…
— Однажды в пандемию на нашем сайте было оставлено сообщение от молодой женщины с просьбой о помощи. Она написала, что находится в безвыходном положении и ей просто нечем кормить своих маленьких детей. Уже через несколько минут от этого письма я просто бежала по магазину с тележкой и кидала в нее все подряд: хлеб, сахар, масло…
Потом вызвала нашего юриста, мы погрузили все это в багажник и помчались к ней в Ростов. Оказалось, что эта женщина воспитывалась в детдоме, потом её передавали из одной семьи в другую. В 18-летнем возрасте она оказалась в местах лишения свободы и получила 8 лет за распространение наркотиков.
После освобождения она встретила мужчину и изо всех сил пыталась наладить свою жизнь, родила во второй раз. Мужчина ужасно относился к её первому ребенку, она вынуждена была от него уйти. С грудным ребенком на руках работать она не могла. Паспорта у нее не было. Жилья тоже.
Мы взялись ей помогать и наши юристы докопались до того, что органы опеки в своё время не сформировали её личное дело. Все суды отказывали в восстановлении её прав. Мы били во все колокола! Но, пока нам не удалось отстоять её права. Вот уже несколько лет мы сопровождаем эту женщину и двух её детей. Я ушла из ОНК, но ОНК из меня — нет.
Мы взялись ей помогать и наши юристы докопались до того, что органы опеки в своё время не сформировали её личное дело. Все суды отказывали в восстановлении её прав. Мы били во все колокола! Но, пока нам не удалось отстоять её права. Вот уже несколько лет мы сопровождаем эту женщину и двух её детей. Я ушла из ОНК, но ОНК из меня — нет.
Источник: https://onk-faces.tilda.ws/cherevatenko